Дни Разумовского похожи один на другой точно капли воды. Кап, кап, кап. Такими мерными чёткими звуками пытают людей, но в его случае, разумеется, это "лечение", это "помощь", это "стабильность, которой Вам, господин Разумовский, сейчас так не хватает". Рассказал бы он, что думает о такой стабильности, да слишком хорошо себя воспитал, чтобы не скатываться в неизящные выражения вслух. От безысходности тошнит и хочется кричать, но даже кричать он не может: каждое утро начинается с таблеток, отнимающих у него силы и голос. К обеду энергия возвращается, но возвращаются и медсёстры с новым миниатюрным стаканчиком в наманикюренных пальцах: "ну же, не нужно сопротивляться лечению, мы здесь для того, чтобы помочь" становится фразой, синонимичной крепко сжатым на его челюсти, совсем уже не девичьим и нежным пальцам, проталкивающим таблетки глубже в глотку. "Ну же, глотай, тебе же лучше" - говорят они, "нам плевать, если ты поперхнёшься, по таким психам как ты и скучать-то некому". От правды ещё более тошно, чем от лекарств. Рыжий знает, что остаётся в этом мире совсем один: родителей нет, Олега нет, ни единой души, которой было бы не плевать, тоже нет. Есть только Птица, а от этой сомнительной компании он и сам был бы рад избавиться, лишь бы не чувствовать липкое дыхание на своём загривке и обманчиво-нежно обнимающие его руки всегда со спины подкрадывающегося зверя. Именно это ощущение, этот животный ужас заставляет Серого глотать таблетки горстями вопреки попыткам Птицы шипеть, рычать и вырываться, туго сжимая горло. Тщетно. На стороне Разума - врачи и вселенское отчаяние с желанием излечиться, избавиться, перебиваемое только желанием сбежать из этого оплота одиночества как можно скорее. В голове рыжей - каша, и он никогда не знает точно, где заканчиваются его собственные желания и начинаются чужие. Лучше не становится, но он соглашается делать всё требующееся только потому что после этого его оставляют в покое до прихода врача. Как и всегда вежливого, как и всегда учтивого, как и всегда не выбивающего из него по итогу никаких внятных ответов.
- Хорошо... Очень хорошо, Сергей. Увидимся с Вами завтра.
Ничего хорошего в их встречи не происходит. Серый скрипит зубами до боли и возвращается в палату в очередной раз не один и в ещё худших состояниях, чем прежде.

[indent] Единственный глоток свежего воздуха для Разумовского - Игорь Гром. Ненавистный Птице заносчивый коп, засадивший его сюда, становится спасением для второй личности, единственным хоть сколько-нибудь живым и настоящим, не вылощенным белёсыми стенами собеседником, пусть как и у врача, у него есть своя цель и свой план, а визиты очень сильно отличаются от просто "дружеских". Надо же, если б не майор, рыжий, наверное, давно б в петлю попытался залезть от отчаяния и безысходности, а теперь гляньте, вот он, сидит от раза к разу, ловит каждое слово низким, наполненным презрением и недоверием голосом, каждую интонацию считывает, пытаясь зацепиться хоть за что-то тёплое и человеческое, настоящее, промелькнувшее тогда в казино, когда Игорь спас ему жизнь... Сегодня Гром невольно делает то же самое, входит в палату буднично, не понимая даже, что тем самым забирает стащенный из кухни нож из тонких пальцев, не зная, что снимает крепкими руками верёвку с тонкой бледной шеи ещё хотя бы на день, ещё хоть на один. Шуршание крыльев за спиной раздаётся привычно, заставляя рыжего зажаться и вздрогнуть, пернатый, обычно сонный и всё чаще исчезающий, рядом с майором оживает тоже, ревниво льнёт ближе, щурится с ненавистью и весельем, перебивает Игоря ещё на самом приветствии - он не слышит - и шепчет Серому гадости на ухо, заставляя морщиться и едва заметно дрожать от отвращения. Птица происходящее опошляет. В красках рассказывает своему двойнику, какой он жалкий, раз цепляется за эти крохи, даже не тепла и искреннего внимания, а неприкрытой неприязни, мня её чем-то большим. Птица смеётся и в злой трели слышится мерзкое "лёг бы под него только чтобы выбраться отсюда, да, Серёж?", что заставляет резковато дёрнуть головой, вцепляясь в бестию обиженно-брезгливым взглядом, вызывающим лишь больше смеха. Спасибо хоть, Игорь не смеётся над ним таким тоже.

[indent] - Не хочу. Никогда не хотел, - его голос сонный, ленивый, но до одури искренний, ведь Серый говорит за себя и за себя исключительно, чужое ироничное недоверие режет его без ножа, но он понимает прекрасно, откуда и что берётся, сам бы себе едва ли поверил, меняясь на глазах так, как он меняется сейчас, оживая, явно перенимая птичьи замашки тут и там, даже если и старается бороться с собой. - А что такое? Нужно с этим помочь? - на губах прорезается развязная откровенная ухмылка, в своей голове Разумовский кричит и бьёт кулаками о черепную коробку, пытаясь вырваться обратно и вернуть себе полный контроль, только в присутствии Грома, своим скептическим отношением подпитывающим не Сергея, Птицу, это удаётся всё хуже и хуже с каждым разом. У его двойника же всё, кажется, схвачено, он спокоен почти пугающе, триумфален, изучает противника немигающим взглядом, будто считать его код пытаясь, прекрасно осведомлённый о вирусах и системе уничтожения данных, ими же внедрённых в соцсеть, а значит... - Или же дело совсем не в этом? Неужели проблемы с записью Пчёлкиной?

[indent] Судя по недоумению в лице Грома, он об этом ничего не знает. Возможно, ему об этом ещё не рассказали, чтобы не отдавать "ненормальному Разумовскому" козырь в руки, выдавая истинную причину визитов майора. Возможно, дело всё же не в этом и системы, реагирующие на голос, не справились со своей задачей, а допросы - не более чем формальность для официального закрытия дела, но как бы там ни было, по взгляду напротив рыжий отлично видит: они оба играют на равных, не до конца понимая как ставки, так и условия этой их игры. Птица млеет от этой мысли, а Серому откровенно дурно, а ещё самую малость - радостно, ведь если есть хоть какие-то шансы очиститься, избавиться от дурной репутации, снять с себя груз вины за грехи пернатого, получиться шанс всё исправить... Разве не должен он им воспользоваться? Разве и сам майор не захочет того же?
- Игорь, пожалуйста, - голос вновь проседает, слабеет, но ясные синие глаза смотрят на мужчину напротив со всем весом отчаяния и потерянности в них, укутанный в смирительную рубашку корпус тела смещается вперёд отчаянным рывком, чтобы ближе, честнее, до боли. - Это место не делает мне лучше. Мне нужно отсюда выбраться, и только ты можешь мне с этим помочь. Я готов находиться под присмотром сотрудников полиции 24/7, хоть за тобой лично хвостом таскаться, что угодно, пожалуйста, только не оставляй меня здесь. Лечение не работает, не спасает меня от него, наоборот, бросает меня в его лапы беззащитным и слабым, оставляя один на один. Пожалуйста...

[indent] Игорю не понять, разумеется. В его взгляде сплошь недоверие, сомнение, ирония, он огораживает себя как может от самой мысли о том, что напротив может и правда сидеть два разных человека, заточённых в одном теле, а значит, не вполне справедливо вешать на одного прегрешения другого. От этого осознания Серому страшно и больно, он с горечью отстраняется вновь, обессиленно, будто вся энергия на монолог ушла, откидывается на спинку стула вновь, опуская взгляд и чуть отворачивая голову в смирении, мол, говори уж всё то, зачем пришёл, раз так, и покончим с этим.