Этим вечером хотел Феденька порадовать государя своего чем-то новым, доселе непознанным в царевых покоях вдали от любопытных, опоенных хмелем, глаз иных опричников. Никак года три уж вместе ночи коротают ( а сам Басманов так и вовсе смог Темрюковну пережить, что сгорела в палящем пламени ненависти к нему, чему нарадоваться Федя до сих пор никак не мог — сама себе могилу вырыла, даже подталкивать к самому краю доходчивую царицу не пришлось ), есть повод, о коем не надобно было вспоминать царю за делами его великими приятной нечаянности ради. А посему проникает к Иоанну Васильевичу кравчий его верный весь ряженый подавно: в парчовом дорогом кафтане глубокой морской синевы с золотыми нитями да жемчугом расшитом, с лазуритами голубыми и цитринами солнечными по шее и перстам в драгоценностях, доставшихся ему где-то дарами прямиком с государевых дланей, а где-то — недавним подарком от испанских послов, посетивших однажды русский двор и вдохновленные каждый раз красой его неописуемой. Проникает да не с пустыми руками, а со звонким бубном в сжатых от нетерпения в предвкушении до конца неосознанном ладонях, который только успел одолжить у Васьки Грязного за бутыль медовухи ставленной из погребов. Дорожил он инструментом этим для увеселения души своей, однако пряный дурман по сердцу приходился ему все ж милее.

Замирает на мгновение Басманов, получив дозволение в царскую опочивальню войти, смакует предстоящее на вкус да заводит он звон лихой ударом ладони по поднятому в танце удалом бубну, отвлекая удрученного чем-то Грозного, склонившегося до недавнего времени над грамотами, доносами и челобитными в свете зажженных повсюду свечей. Знавывал Федор о том, что послы с Великого княжества Литовского к ним вдруг засобирались; знавывал Федор, что подпил король Сигизмунд у Иоанна Васильевича крови знатно и что глаза людей ему всецело преданных царевы бы не видывали, коли бы на то у него была на то воля, но благо Отечества было для него важнее всего. А посему и усладой душевной упоить государя было для Феди в планах весьма краткосрочных и ни коим образом не терпящих всяческих отлагательств — видеть не мог он сердечных терзаний возлюбленного своего, оставить наедине с самим с собой в этот сложный поздний час и подавно. Поэтому кружится кравчий в плясках, ласкающий взор любой, кружится в такт задаваемой мелодии, ведет станом тонким своим и плечами. В опочивальне Иоанна было протоплено знатно, с каждым новым изящным движением становилось все жарче, а воздуха раскаленного в легких не хватать. Но доканчивает танец Басманов, садится на колени мужчины, обвивая руками шею, смеется негромко, вьющиеся локоны волосы взмахом головы откинув в сторону да вопрошает его с интересом. — По нраву ли пришлись ли тебе пляски мои, надежа-государь?

Льнет ликом ближе своим, в верном ответе не сомневается он ни разу. Федя рад, что он токмо может так царю дух приподнять, токмо ему дозволено будоражить и ум его, и все его естество. А запах его тела, отдающего соцветиями трав и фруктовых плодов в маслах заморских ароматических, нанесенных на кожу еще в банях, кажется, давал знать о себе. Длани сильные ощущает Басманов на талии своей, но тому он вовсе не против: сладкими устами сахарными своими касается сухих тонких губ в поцелуе немного ленивом, достаточно неспешным, но страстной поволокой не отличающиеся ото всех тех, что были у них Иоанном Васильевичем ныне до этого. И не замечает даже того, как они уходят от рабочего дубового стола государя и оба оказываются на перинах пуховых, как лишают друг друга одеж богатых и наслаждаются наготой обоюдной сполна. Но прекрасно хранит в воспоминаниях своих Федор, как оказывается на бедрах мужчины, как со стоном на губах каждый раз доводит себя и великого самодержца до иступленного ощущения разливающегося по налитым будто горячим свинцом чреслам неги. И не понимает, почто Грозный каждый раз кличет себя ' старым царем ' — крепко его тело, сильно. Да и коли так он думает, то пущай кравчий его будет не только государевым цветком, но и яблочком молодильным. Видит это прекрасно васильковыми очами внимательными в омуте полюбовном Басманов, не даст самому себе соврать. С любым более младым опричником в бою на мечах потягаться еще сможет да одержать верх над неугомонным. Казань неприступную все же голыми руками брал.

Так и засыпают они в объятиях друг друга до самой зари. А поутру в круговерти своей бесконечной начинается сызнова очередной божий день, полный интриг и неожиданностей. И не хочется Басманову покидать покоев царских, хоть и надобно бы сделать это поскорее: в них он чувствует себя лучше всего на свете, ведь не нужно было нынешнему кравчему при дворе ничего более, как защита любимого мужчины да его отдых полный от тяжких государевых забот, коли на то время у него было свободное. Но стоит Федя пред зеркалом уже полностью во вчерашний кафтан излюбленный одетый да прихорашивается так и всяк, усмиряя кудри длинных волосы цвета враного крыла под гребнем золотым. Да и, чего уж греха таить, — поглядывает на Иване лукаво, ожидает, что, быть может, сегодня он оставить мирские заботы на потом и прикажет остаться с ним. Кровь в юнце лет двадцати двух отроду вскипала иного разу в возбуждении, всего ему было мало, все ему было свежо и неизбито в сладости греховной такой, но и в руках себя держать умел. Чай, не маленький все же. Чин имел высокий при дворе, к царю приближенный, а посему как наивное дитя разуметь не имел и малейшего дозволенного права. Баловства ему было не занимать, конечно, но не слишком часто, не теряя при всем при этом личины сподвижника Грозного, с коим можно было вести советы мудрые.

Окликает его Ваня, заставляет обернуться Федю с застывшей полуулыбкой на лице. Не боялся он такого тона царского да и нечего было — никаких грехов за спиной у государя он не вершил, чтобы трястись от страха. А предложение его нежданное заставляет впасть молодца в ступор. Не каждый день говаривают ему такое. — Царицею?.. — но, подхватив их, как казалось Басманову, небольшую любовную забаву, отлаживает гребень он в сторону, подходя к полюбовнику ближе. — Прям так?.. Без смотрин? — ладони юнца скользят по груди Иоанна Васильевича, который словно бы и прятал за спиною своею что-то, касаются плеч его могучих, а сам Федя томно выдыхает с игривым огоньком в очах своих прямо в губы тому. — А вот и буду, — хотелось бы Федьке и взаправду стать государыней, да только чего толку — не был бабой он, хоть и похож на нее и был краше всех боярынь вместе взятых. Иван не решался преступить обычай православный и пойти супротив закона, а Феде как ножом по сердцу был каждый вопрос от опричной пьяной братии о том, какую же деву порекомендовал бы кравчий его, коли дело дошло бы однажды до смотрин невест. И каждый раз он честно отвечал, что никакую. ' Меня средь них не будет ведь ' — сия истина оставалась несказанной, и отмахивался Басманов тем, что нынче девицы все слабы и мрут, как мухи. А уж во дворце среди мрачным злом опоясанных бояр избраннице новой не выжить и не было здесь слезам ее жалостливым места — ретивое для этого надобно сильное иметь, как у него самого. — Свадьбу когда сыграем, супруг мой любезный? — отойдя от Грозного, Федя вновь походит к зеркалу, водружая на голову скинутый вчера неувядающий венок на головушку свою.

Примечивает Федька краем глаза по серебряной глади, лик его красный так явственно отражающий, как государь ближе к нему подходит, да виду подавать не смеет, скользя ладонями проворными по волнистым чернявым кудрям своим и укладывает те на плечи с особливой тщательностью в каждом движении. Иоанн Васильевич, кажется, не прочь поддержать меж ними забаву столь нежданно начавшуюся сейчас — не чурается закону православного говорить такое всуе, раззадорить полюбовника решается донельзя, но при этом всем и дразня его невозможностью такой, о коей и помечтать Басманов не смел. На роду ему написано, любовию такой прокаженной, цариц ненавидеть всею душой ( коею считают все змеиной и гнусной, бельма очевидного у себя не замечая ) своею. Дружбу вести с ними ему невмоготу уж было. Не тогда, когда речь идет о борьбе за проявление интереса могучего мужа. Ушла Мария — придет другая цаца, не миновать того, не откажет себе в том царь им возлюбленный, что в расцвете сил еще был, не удюжит сдержать в узде поступком сим эмоции все верного холопа своего, не замечая того играясь на них, как струны гуслей в мотиве задорном струны перебирая, что начнут в скором времени рваться с глухим треском по деревянному деку, разрубая песнь на две части. А на него Ваня внимания и не обратит — не отвернется от религии великой во имя тяги греховной такой. Даже ежели Федор окажется наилучшей кандидатурой из всех за силу свою, по крови воеводы бравого передавшейся в наследие, за хитрость непомерную, благодаря коей не втоптать ненасытным земским его за доску гробовую, за красу жгучую и любовь бесстрашную, которыми и похвастаться за просто так никто не мог.

Протягивает Басманову Грозный что-то из-за спины, прикладывает к мягким проколотым мочкам ушей да дает налюбоваться драгоценностью новой, синим блеском в широких глазах яхонтовых отражающихся. Проворные пальцы с трепетом касаются сережек, благолепием написанных, ведет подушечками по ним ним заворожено, а уста молодца, раскрасневшихся пуще прежнего от поцелуев, коим, как и всегда оно практически было, не было числа этой лунной ночью, усыпленной по небосводу своему звездной крошкой, еще ярче в улыбке расплываются, да такой, что солнышку, день собой украшающий, можно было позавидовать да окрасить свою желтизну обвычную завистью зеленой. — По нраву пришлись они мне, царе. Ой, как по нраву, — не без восхищение во младом гласе своем отвечает мудрому владыке Федя. Ценителем драгоценностей он был, конечно, знатным. А таким подарком расцвеченным Басманов того и вовсе ходить будет подолгу, щеголять, красуясь пред всеми на пирах да на встречах с послами заморскими. Пущай знавывают все, как прекрасно русское царство не только снаружи, но и изнутри тоже. — Неужто мне они? А к очам они как к моим подходят, ты только посмотри, — смеется лихо Федор, склоняя голову свою то влево, то вправо легко и безропотно, любуясь без устали за отражением в зерцале новым, подмечая в разуме своем, что умеет государь любимца порадовать. — Вань, ты чего такой? Неужели не нравится, как твой подарок на мне смотрится? — который, будто болезненно зажмурившись, что заставляет на короткий миг обеспокоиться опричника, опускается к нему поближе и касается шеи — чувствительной донельзя, о чем прекрасно ведал Иоанн Васильевич, — кравчего губами сухими, даруя поцелуй ласковый прямо аккурат там, где громкое биение сердца юнца ощущалось сильнее всего.

Глаза прикрыв да позволив с уст собственных спустить себе рванный выдох, отводит руку в сторону Феденька, коей ведет спустя моменты по лицу государя, очерчивая щеку, поднимаясь выше до виска и вплетаясь пальцами в волосы с проблесками седины, стараясь продлить как можно на дольше единение это сладострастное пред тем, как покинуть комнаты любовника своего до самого вечера али до того часа долгожданного, которое может посреди дня случится, пока сам государь не повелит прийти к нему, отрываясь ото всех дел насущных, и вновь нацепить маску непримиримого ни с чем опричника в его присутствии, да ничем не выдать себя при всем при этом. И так подозрений целый ворох кругом, а тут еще немец Штаден, по дружбе хорошей с Басмановым сызмальства, прямо спрашивает с него об этом, мол ' А правда ли то, что молвят о Вас с Царем, Тео? Что будто близок ты с ним не так, как иные? '. Пресекал все подозрении о государе, правда, Федька все: отмахивался от них всячески, строил из себя, будто ошпаривается от слов таких кипятком настоящим, да раз уж содомитом поспел в Александровой слободе, то не отвертеться ему одному от этого. Писали доносы на имя царя и на него в стремлении побить эту высоко летающую птицу да место ее теплое занять поскорее, оговаривали всячески, ведали во всех продуманных богатою фантазией подробностях, как мужеложничает Басманов неприкрыто, девичьим обществом пренебрегая, как в грех страшный ввергает братьев своих видом одним невольным искушением и не стыдится того. Токмо черти эти навряд ли те себе могут в уме взбудоражено крамольную мысль держать, что Грозный и без того был в курсе всего этого. Свидетель тому первый, когда Басманов, с присущей кошачьей грацией, возлеживает на перинах его и томно взирает на мужа уставшего опосля дня тяжелого.

Отстраняется от него Иоанн, позволяя врученные серьги надеть уже полностью на себя. Но не заставляет долго ждать и задает кравчему придворному уже другой вопрос, от которого цепенеет на какое-то время Федор, не в силах до конца поверить в происходящее. — Предложение? — ворочивает голову в сторону от зеркала молодец, взирает на государя неверящим взглядом, пока сережки тишайшим звоном отзывались каждый раз на его очередной ворот. — А разве ты не в шутку молвил то, великий государь? — вскакивает Басманов с места, становясь напротив Ивана. — Для дела какого царица нужна тебе? — ведь и поверить никак не можно в то, что государь все-таки решился пересмотреть как твердь скальную стоящую на страже безгрешной души принцип свой ради него. Останется то в грезах его во веки веков. — Принимаю твое предложение, Иван, принимаю сердцем всем своим. Коли позволит это хотя бы на немного, но стать твоим без остатка и еще ближе к тебе, — ежели мечта позволяла немного коснуться себя, то не убежит в страхе Федор без оглядки, не струсит, а вберет ее себе сполна, пока та дается так в руки покладисто. Как и он сам, обнимая государя за шею, да на плечо головою своей умещаясь в благодарствии немой за такую оказанную честь полюбовную. — Стану Федорой твоею, ты только пожелай, — тихо уверяет он. — Сам чай знаешь — выйдет оно у меня хорошо, — а сам с усмешкой в разуме представляет себе, как на подобную новость отреагирует его отец. Воля царская для Алексея Басманова была законом неприкосновенным, но Федьке за такие выкрутасы он все мог высказать лично, однако весьма осторожно — все ж возросшая милость государева ему была дорога и пользоваться в полной мере мог ею здраво. Коли бы царь-батюшка прислал по всем правилам выкуп за сына его, то что ж то было? Навряд ли несколько мешков жемчугу по весу его, что растрогало Басманова бы неимоверно, а вот неважные бубенцы яркого звону на лошадей — очень может быть.

— А иной раз что же? Каков я? — тут же вопрошает Ивана Васильевича Феденька Басманов, коему, откровенно говоря уж совсем, многого не надобно и было, но лишь едва ощутив касание желанное по своей щеке уверенной руки теплой с кожею сухой, прильнул он без опаски какой к ней тут же с тихим мырком, точно прирученная котейка теплая и мягкая, на устах вишневых, что касаются благоговейно в поцелуе тут же ладони. По нраву были Басманову не только ласка, даримая полюбовником вечерами да встречами дневными их тайными в закутках Александровой слободы, что бережно хранила в стенах своих тайны такие соромные, но и сладость речей слух его ласкающий похвалой какой. Все же лучше оно было — ответ получать какой-никакой, а не в единстве чувства свои теплые и многогранные отдавать без единого остатка. — Дело, соврать не дай, касается послов со встречей многодневной прибывающих? — спохватывается догадкой кравчий, глаза распахивая да на царя своего глядя тут же, стараясь уловить подтверждение словам своим ненарочным аль, наоборот, отрицание их полное. — Литовцы — народ вредный и несговорчивый ни разу. Своих то за гроши продать могут, а чего о нас молвить вообще? Нужно ль оно нам, царь-батюшка? — не верилось Басманову, что из этих самых переговоров могло бы выйти что-то да хорошее, но коли хочется Иоанну дать шанс Сигизмунду через его послов одуматься вовремя и заключить друг с другом перемирие, дабы более не пить крови ни у друг друга, ни у холопов безвинных, то так, значится, тому и быть.— На все воля твоя, государь-надежа, — кланяется опричник, мирясь с решением игумена своего и принимая его ко сердцу все в привычности одобряющее, как свое родное.

— Но, Вань, неужто все те дни царицей твоею мне придется быть с утра и до ночи самой? А как же служба опричная моя? Дворы боярские? — в неловкости внезапно настигшей все его естество, заранее все предусматривающее, Федор заправляет волосы свои шелковы за ухо, не зная даже, куда более себя девать. Службу кравчего государева он еще совместить сможет без особых на то трудностей. Иным Басманов роли такой, пущай и на временных началах, и не доверял, посему выкрутится в этом плане обязательно. Уж не составит сложности первым с кубка царского медовухи отведать даже в платье светлой государыни. — Знанием того, чем занимаются они, я обладаю поверхностно лишь, не ныряя в самые глубины царицыных будней. Не поведаешь ли мне хотя бы толику об этом чего-нибудь? Вечером, ежели позволишь прийти к тебе и сегодня, за вином и разговорами полухмельными, — молвить не приходится о том, что, конечно, многого исполнять он не станет. — Иль другой кто пущай займется тем, кому язык за зубами в целостности хранить дороже, чем разбалтывать нашу тайну с тобою великую направо и налево, — все ж супругою царя станет не на полном серьезе, а на какие-то крохотные крупицы краткотечного мгновения, что протечет песочною водою сквозь пальцы крайне быстро. И при сем не приметит за наслаждениями своими вовремя даже, как сказка, точно эта самая разлившаяся на полы водица из-за зажатого с силою кулака, закончится в скором беге неукротимого никаким колдовством на свете времени, и жизнь обратится в очередные серые будние в обвычной для Феденьки роли. Да и сидеть себе в покоях целыми днями не будет, но отчаянно попытается — скучно подобное житие в четырех стенах, безвылазно проводимое каждый раз.

— Как бы не догадались, что не баба я какая вовсе, а муж роду не самого именитого, — отступает от великого государя опричник, вновь к зеркалу обращаясь, да трогает в неуверенности пальцами кудри свои на плечи спущенные, чуть вертясь из стороны в сторону и за отражением внимательно наблюдая, будто заподазривая его в чем-то. Тонкий стан при нем, стройны ноги с округлыми бедрами, как у барыни красной, тоже. О больших, как блюдца расписные, глазах с длинными ресницами, пухлых губах да волосах, что были необычною длиной среди братии приметны да ухоженностью своей, и говорить неча было. Так чего же носом от самого себя воротить? Нет, так сильно подставлять возлюбленного своего он и взаправду не желал. Посему не стоило надеяться на одно только собственное ' желаю '. Необходимо было все неприятности просчитать пред тем, как сделать невозможное возможным. — Глас мой, Иван. Не женский он явно, мужской, — оборачивается Басманов ко владыке мудрому опять. — Я могу сделать теплее его, того труда особого не составит, однако ж до девицы какой мне далече все равно. Не почуят ли они неладное? — надеялся Федька, что придумают они чего к этому времени. На хворь недобрую всегда можно было все списать в любом случае. Али поменьше говорить и почаще внимать ко каждому новому слову, слетающих с уст людей вражеской стороны — тоже. — Токмо петь им ничего за сим не стану, так и знай, — притворно наказывает Басманов, коему набираться какого понимания не нужно было, чтобы разуметь наверняка, что Грозный явно поймет причину сего решения любовника своего. — Но ежели подивить их придется, то не переживай зазря, месяц мой ясный, — лик царского кравчего озирает вновь улыбка хитрая какая. В заговоре с Иваном Васильевичем всяком состоять Федору каждый раз было ни с чем несравнимым удовольствием непомерным. Ведь что может быть приятнее, чем недругов общих на место ставить?

— Танцую я хорошо. Могу пред нашими гостями заморскими и сплясать задушевно, — в верности речей своих, Басманов дотрагивается руками своими лукаво, словно лисица во всем проворная, плеч широких царских да обходит в забаве какой неспешно его по кругу, касания своего не унимая. — Авось кого особливо очарую и заставлю подчиниться интересам Великого царства Русского. И твоим, Иване. Для меня прежде то всего, — остановившись наконец-таки напротив почитаемого им государя, вновь обнимает Федор того за шею. — Распорем рты этим литовцам. Не на те земли прибудут, чтобы правила нам свои диктовать, — как там их дипломаты за глаза называют в переписках друг у друга, а самодержавцы иных государств осмеливаются при этом писать в подобном осуждающем тоне порой и на имя его царя грамоты ( видать приходилось у дьяков посольского приказу и толмачей документы такого содержания, когда обуревал Федора особый интерес )? ' Дикарями ', ' бесчеловечными варварами '? Что ж, пускай не обессудят, коли придется однажды им за слова эти ответить сполна и много раз пожалеть о сказанном. Всех к могиле подведет по одному указу Грозного и покажет истинную силу русского двора, оставаясь все такой же внеземной утонченностью никому не дозволенной. — Вань, ты же понимаешь, что уходить мне от тебя опять никуда не хочется? — решается перевести Басманов беседы их в другое русло, хихикнув тихо, словно сейчас они с великим государем по-ребячески шкодят, и управы на них никакой у всех не найдется. Шебутным опричник был зачастую, тут и скрывать нечего. — Может, мы задержимся в твоих покоях чуточку на подольше? — и подбирается ближе к устам, даже и не надеясь, правда, ответа согласного получить. Дела все же не ждут, а уж тем более с планом в запасах таким великим, где они за нос всех постараются провести.

Не ожидал Басманов никак, право, то, что ласку его ненарочную великий государь с охотою явною поддержит, а не отправит с улыбкой снисходительной молодца распутного долг службы исполнять по привычке не только в постели своей, но и в стенах слободских, покой царя своего единого охраняя неусыпно да волю во всем по своим возможностям исполняя. В особенности, если она касалась устранения недруга, тайность которого уже вовсе не тайною была, а явью очевидною для всех. Того более, что не просто впоследствии поцелуями ответными одарит уста его раскрасные сейчас, приоткрытые в нетерпении точно маком дурманящим, а повалит кравчего своего на перины еще теплые, сверху наваливаясь в привычном движении да покрывая тонкое тело Федора касаниями ненавязчивыми, но любовными, в объятия свои укрывая жаркие и столь требовательные. И любил то Феденька больше всего на свете — усладою души царской быть, уставшей явно от измен бесконечных да, кажется, себялюбия почившей Темрюковны, до власти охочей пуще, чем до благополучия супруга ( не верил опричник в эту самую любовь пресловутую меж ними до последнего ). Даже когда Иоанн и вовсе груб был с ним, брал его без прелюб расчудесных всяких, пребывая в плохом настроении после тяжелого дня али неудачею обернувшихся переговоров с кем бы то ни было. Стерпеть Басманов был готов даже и это, не говорил полюбовнику умелому, хоть и грозному во всем, ни о чем, даже коли совсем невмоготу боль было истерпивать. Но по нраву, конечно, более ласка обоюдная была, чего уж тут лукавить? Коей они и предавались сейчас вовсю и не обращали внимание на то, что уж скоро заутреня должна была настать. Поспеют и с ней, никуда не денется.

— Ах, и ничего от внимательного взору твоего мне не укрыть. Очи твои воистину соколины, свет мой ясный месяц, — наигранно вздыхает Федька, тихий стон будто обреченный с припухших опосля лобызаний губ своих спустив. Опять мужики обсуждать его вовсю будут — к провидице, чтоб знать это, не ходи, ведь очевиднее это некуда. Знают ведь прекрасно, как человек спустя проведенную бурную ночь выглядит — не укроешь от них ничего, как ни старайся, ни выворачивайся из кожи вон ловчею змеею. — Наблюдал я за покойной Марией во время свое, приметил кое-что и для себя, признаю, — рука с нежною кожею в руке широкой и мощной — не желает кравчий, чтобы обладатель ее выпускал ладонь юношескую из рук до самого выхода из покоев, в которых еще бы остаться хотелось, но уже точнее некуда не можно. — Но не лгу я тебе, Вань, и взаправду. Не все мне известно досконально хорошо, но постараюсь всецело ожидания твои оправдать, — переступая порог опочивальни Ивана Васильевича, не отнимает руки своей он до последнего, пока в шаге неспешном, но ладном весьма, отдаляется Басманов неотвратимо прочь, а длань молочная сама выскальзывает из захвата государева, подарив на остаток милость кончиками пальцев. А уж там, власы бегло на себе поправив, потрепавшейся вновь столь для него нежданно от страсти нахлынувшей на ретивое сердце возлюбленного, откидывает с присущей только ему одному изящностью пряди черные с плеч своих Федор назад, открывая всем вид на подаренные сегодня Иоанном серьги богатые. Грешным делом и не думал он такую красу укрывать ото всех — пущай любуются и завидуют, особливо те, кому он жития не дает, даже когда он в стороночке стоит и дышит себе преспокойно воздухом свежим, ничего иного не делая и в заговорах против неугодных участия не принимая.

Шли не самым спокойным чередом для Александровой слободы день за днем, седмица за седмицею. И, покуда иные принимали приезд литовских послов, как данность, которая подивила всех едва-едва, у Федора же кругом шла голова. За него основательно взялась Онуфриевна — престарелая мамка царя-батюшки, что заменила ему когда-то почившую безвременно Елену Глинскую. Хоть и не одобряла она все эти бесовские переодевания в женские одежды, называя с постыдью все это ' срамом на православной земле ', но для дела великого и не такой грех — из манкого молодца девицу сотворить бесподобную, — на душу готова она была принять, не на одно такое была она способна. Своими морщинистыми руками Онуфриевна старалась излепить из него истинную царицу Русского царства манерою да походкою, советуя убрать жгучесть нрава своего на время, вести себя скромнее да признавая для себя неволей, что из Басманова было сделать это проще простого, нежели как из какого-нибудь случайного скомороха ( но всяко для нее в любом случае было бы лучше, коли бы на месте Федора крылица юная оказалась, девчинка, которую и взаправду сосватать за царе было бы не так совестно ). Для бояринов и братии все тщательнейшим образом скрылось до поры до времени настолько, насколько оно было возможным, ведь слухи, которые могли бы заблаговременно начать ходить по двору, а затем бы обязательнейшим образом невовремя дошли до ушей послов, могли совсем не украсить русского правителя, а, в противоположность, выставить совсем его в дурном свете. Посчитали бы, что Иоанн Васильевич, мол, совсем за дураков их принимает, коли возжелал подшутить над их визитом разодетым в бабу кравчим на царицыном троне подле себя.

Но по его мучениям в перенимании знаний о буднях государыни более углубленных и награда Басманову будет. Предвкушал он, как жить будет на царицыной половине дворца все то время, пока поляки будут гостями званными в их царстве; как станут девки ему прислуживать али же опричники, коли царе сам того пожелает; как будет наслаждаться житием счастливым с любовником своим, коли бы и взаправду мужчине с мужчиною можно было бы брак заключить али бы он женщиной уродился изначально. Жаль, что оно все временно и до конца не продлить того ему, не стать ему супругою царя по правде, ведь церковь — будь она неладна — ни за что на свете не переступит свои каноны, не допустит греха первородного, не свяжет их судьбы на небесах. Но и за мало-мальскую возможность Феденька был готов вечно быть благодарным. Испытает на себе прелести хотя бы, взымеет такую возможность.

— Ай, порядливее будь! — ощущает укол в самый бок чем-то острым Федор Басманов поздно вечером, пока портнихи в его покоях кравчего ткани на него атласные прикладывают, в намерении саян исшить благородный в самое ближайшее время. — Прости, Федор Лексеич, не нарочно я тебя булавкой задела. Не крутись ты только много, — виновато тонюсенький голоском вторит на недовольство сына боярского молодуха Алевтинка, на что вздыхает опричник лишь и ничего не решается сказать ей на то. Жалко ее, работала изо всех сил днями и ночами напролет, чтобы управиться ко сроку — а оставалось немного-немало около двух дней до приезда литовцев ожидаемого — и пошить по меркам его несколько парчовых платьей и сарафанов, что были бы ' Федоре Алексеевне Басмановой ' под стать. Спору нет, что-то и в его запасах было, покоилось и ждало своего часа в мощенных сундуках, но того было мало, чтобы царицу из себя изображать. Благо, что Иван не видел уже готовых его нарядов — хотелось Басманову царя своего подивить волшебством перевоплощения, от которого он точно будет в восторге. По крайней мере, на то надеялся сам Феденька, холодные пальцы к вискам пред отражением своим прикладывая, да унимая волнение, которое супротив воли душу его наполняло страхом, блуждающего по краю около чего-то неизведанного.