Внезапно ему стало намного легче.  Злолюстратор сжимает в руке карандаш, орудие для свершения собственного правосудия. В коридорах коллежа раздаётся раскатистый зловещий смех, который не сулит ничего хорошего тем, кто окажется рядом.
Несколько движений карандаша и как будто из ниоткуда в руках появляется бита. Звук разлетающихся стёкол, грохот падающих стульев и других предметов мебели. Все, кто был в коллеже, бросаются врассыпную.
Злолюстратор переворачивает карандаш другой стороной, где ластик. Он смотрит на застывшего в ужасе Марка.
- Я сотру тебя с лица земли, так же как ты уничтожил то, что было мне безумно дорого. - В глазах злодея нет ни капли сожаления. - Но это позже. Ты должен изрядно помучиться, дабы осознать свою вину.

Перед глазами лишь момент, когда два злосчастных стакана падают на эскизы, кофе пропитывает все труды, на которые была потрачена уйма времени. Виновник произошедшего всем своим видом вызывал жгучую неприязнь и ярость.
Злолюстратор непрерывно следовал за ним по коридорам коллежа, устраивая погромы, повергая в ужас всех, кто не успел сбежать.
Он и не думал останавливаться. Израненное сердце требовало отмщения. Он метал стулья, столы, инвентарь, забытый уборщицами, рюкзаки и всё, что в спешке забыли подобрать остальные учащиеся.

Он вновь вспоминает все свои бессонные ночи, проведенные над эскизами, каждая страница которых была едва ли не совершенна. В этих трудах осталась часть души и сердца Куртцберга. Это, наверное, было лучшее из всего того, что он создал за свою недолгую жизнь. И теперь все труды были напрасными. Всё коту под хвост, потому что некто до жути неуклюжий взял и просто уничтожил то, что могло бы открыть двум юным талантам дверь в лучшую жизнь.

- Я преподам тебе урок на всю твою, надеюсь, недолгую и никчёмную жизнь. - И вот в Ансьеля летит учебник, вроде бы, истории или химии, да без разницы, впрочем.

Злолюстратор не перестаёт его преследовать ни на секунду. Он видит ужас в глазах мальчишки, его крики, которые больше раздражают и провоцируют на новый шквал агрессии.

- Я обещаю тебе, ты не выберешься отсюда живым! - Зловещий хохот, казалось, был слышен даже за пределами коллежа.

Злолюстратор не чувствует жалости к этому ничтожному сморчку, да и вообще ни к кому из живых людей. Он чувствует страхи окружающих, питается ими, наслаждаясь, смакуя, словно дорогое французское вино.
Он чувствует власть над всем живым и даже Бражник, давший ему эту силу, кажется Злолюстратору ничтожеством, которого он сотрёт в два счета, если найдёт.

- Тебе страшно? Чудесно! - Рыжий злодей играет с Ансьелем словно кошка с мышкой. - Какую бы часть тела тебе стереть? Руку? Ногу? Голову? - Он заливается зловещим смехом.
Ластик огромного карандаша направлен на Марка. Злодей не спешит его стирать, пока что пугая, заставляя Ансьеля отшатываться и вжиматься в стену.
Одно неаккуратное движение и часть стены оказывается стёрта. Ещё одно - учебник химии прекратил своё существование.
- Посмотри как легко всё уничтожить. Как легко одним неверным взмахом стереть чьи-то труды... строителей, что создавали эту стену, к примеру. Однако, это всего лишь стена, а то, что уничтожил ты, было нашим билетом в светлое и прекрасное будущее, где нас ждали бы слава и всеобщее признание. Вот сотру я тебя сейчас, но мне это не вернёт всех моих трудов. Нет, я сотру тебя, но до этого ты должен как следует помучиться.
Ещё одно движение и кусок рукава от толстовки Марка исчезает, обнажая часть бледной руки.

- Беги, если хочешь жить! - Смеётся он вслед убегающему Ансьелю. - Какой ты... - Он не успевает договорить, когда рядом буквально из ниоткуда появляется Леди Баг.
"Ах, точно, надо же ещё и у неё отнять побрякушку. А что, если я оставлю её себе?" - думает Злолюстратор, улыбаясь. Тогда, наверное, в моих руках будет весь мир.
- Что, пришла защитить эту букашку? Кажется ты подписала себе смертный приговор и будешь безжалостно стёрта. - Он смеётся, взмахивая ластиком, намереваясь попасть в Божью Коровку, однако та ловко увернулась, а вот стена за ней сразу исчезла. Здесь уже настал его черёд уворачиваться от йо-йо.
Художник уворачивается и хаотично машет  ластиком, надеясь, что он без сомнений попадет в свой бывший объект воздыхания, девчонку в красном костюме в черный горошек, краем глаза следя за Ансьелем, с которым он обязательно поквитается. Главное, чтоб паршивец не сбежал. Хотя, похоже, он вообще от страха обделался и обездвижен.

Часть коллежа похожа на руины. Ластик не щадит ничего и никого.
В голове слышится голос Бражника, который поторапливал Злолюстратора. Последний не хотел торопиться, он был увлечен занимательной игрой и не хотел, чтоб это заканчивалось. Он надеялся забрать талисман и оставить его себе, а также стереть Ансьеля с лица земли. Вот после этого всего он точно будет бесконечно счастлив.
Он направляется за Марком, планируя закончить начатое, оставив Леди Баг на десерт.
- С тобой я ещё разберусь! - Кричит он ей.

Адриану Агресту, невзирая на его собственный темный облик сейчас, даже становилось искренне жаль, что у Марка Ансьеля не было в кармане толстовки хоть какого-либо, пускай и самого незамысловатого по своей природе, камня чудес ( той же про проворной мыши или же горного козла, что идеально бы ему, кажется, подошли в виду утонченного тела своего и особой нарочитой неприметности в тени среди других прохожих ), дабы иметь крохотную возможность спасти себя из этой тупиковой смертоносной ситуации, которой он навряд ли заслуживал столь серьезно, как мог бы определить себе Злолюстратор. Да, Адриан и сам сталкивался с не самыми аккуратными людьми по своей жизни. Взять ту же Маринетт Дюпэн-Чен, которая предостаточно успела подивить его пред самым их окончательным расставанием в качестве одноклассников и постоянных партнеров по геройскому общему делу, сорвав с себя волей судьбы маску во всем уверенной и серьезной Леди Баг: человеком она была, мягко говоря, неуклюжим, тут нечего скрывать, однако злости по сему поводу у Агреста она никакой к себе не вызывала. Наоборот, умиляла даже чем-то, походя на этакого косолапого плюшевого мишку в руках затейливого маленького ребенка, ловко отводя от себя всяческие подозрения. Интересно, а Алья Сезер, с ума буквально сходящая по парижской героине в красном костюме в черную крапинку наряду с Маджестией, смогла бы поверить своей подруге, если бы она даже и призналась ей во всем, выпаливая все свои секреты, как на духу написано? Отчего-то кажется Агресту, что навряд ли, ведь больно хорошо она знает Маринетт, как свои собственные пять пальцев ( лучше Адриана наверняка ). Не с первого раза уж точно, не убедившись во всем воочию.

Однако заранее заданный сценарий все больше начинает походить на умелую актерскую импровизацию. Под слишком неправильную, слишком живую здесь и сейчас — за что Габриэль Агрест, хмуро скалясь улыбкой хищника, наверняка бы его похвалил, будто бы испитый досыта спектаклями талантливый режиссер — но вся эта откровенная хаотическая вакханалия, с которой Адриан не был готов встретиться лицом к лицу буквально с первых своих дней в новом амплуа, ему категорически не нравилась. Потому что поступать столь подло и гнусно с теми, кто явно не заслуживали быть главным участниками в преступлении откровенного убийства из-за сущей ерунды ( у людей и похуже беды по жизни, не так ли? ) — было слишком для него даже в облике вынужденного злодея. Потому что-что, а сейчас он прекрасно и ярко осознавал — в этот раз никакие чудеса Парижу точно не помогут, Леди Баг не поспеет друга своего защитить никоим образом. Было слишком поздно. На душе у Бражника в этот самый момент было столь же гадко, если бы он съел сейчас не самый вкусный сливочный щербет и потом маялся от тяжести по всему телу с непривычки и от угрызения ( совести ли? ), что не стоило делать того, не обдумав дважды. — Какого черта? — спрашивает с легким налетом беспокойства в пустоту Адриан Агрест, когда картинка меняется одна за другой, а по большому логову среди порхающих бабочек разносится эхом его голос. И даже не знает, кому больше всего подходит этот вопрос больше всего: то ли Натаниэлю Куртцбергу, что сейчас действует практически самостоятельно без всяческих на то шуток и перестает слушаться его ментальных приказов; то ли Марку Ансьелю, что боязно сдается под натиск акумантизированного и никак не желает бороться за свою жизнь в дальнейшем.

Очередное сотрясение Франции в лице возвращения ' старого знакомого ' дает сбой окончательно, заходя в этой игре слишком далеко. Пора и честь знать, хватит со Злолюстратора. Не было прока адекватного с него, а одни лишь проблемы на голову нового Бражника. Благо только, как брать под тотальный контроль созданных самим же акумами он знал уже прекрасно. Адриан задерживает дыхание, закусывает нижнюю губу ( до первых капелек крови багровой да горячей ) и жмурится, пытаясь сосредоточится на собственных мыслях, восстановить выпавшее звено из всей этой цепочки неправильной позиции по этим двоим от начала до самого конца, и, в конце-концов, взять себя в руки, прислушиваясь к тягучим потокам своей силы. Он ловит волну, чувствует себя на толику сильнее от прилива вдохновения, прежде чем его глаза распахнутся, а в них мелькнет живая искра уверенности. — Прочь от него, акума! Возвращайся домой, сей же час, — и Бражник чувствует, как она поддается ему, оставляя затменный жаждой отмщения разум Натаниэля, что уже занес над несчастным писателем уже ластик во имя исполнения замыслов своих не самых хороших, и, порхая своими хрупкими, как хрусталь, крыльями, летит по прожженного злом очередной разрухи воздуху города обратно к нему. Наконец-то все позади; наконец-то этот кошмар закончился. — Это все заходит слишком далеко, — поймав в ладони прилетевшую акуму, и, схлопнув ее пальцами одним ловким движением, лишает ее какой бы то ни было негативной силы, пока сама омертвевшая бабочка порохом звездным на пол опадает, приняв на себя жертву ожидаемую, дабы более зла не творить. Пока он не научится снимать темное волшебство сам, без вынужденной смерти живого и столь прекрасного существа. В конфликте Натаниэля и Марка, пущай ему и пришлось и быть лишь сторонним наблюдателем, — третьим лишним, — Агрест чувствовал себя максимально виноватым. И простить себе эту оплошность он уже сможет явно совсем не скоро.

— Чувствую себя очень мерзопакостно, Нууру, — Адриан не замечает, как спадает с него костюм, а испуганный взгляд его квами, материализовавшегося рядом, говорил, кажется, все сам за себя. Больно он уж переживал за своего нынешнего мастера, как ни крути. — Как отец это сам переживал? Неужели сердце у него никак не екало у самого, когда он творил такие ужасные вещи со всеми? — положив ладонь на свою грудь, Агрест в неуверенности странной потирает место, где особенно было ощутимо громкое биение сердца ошалелого. — У мастера Габриэля другой характер, хозяин. Сталь и лед. У тебя же он другой — и он подобен свинцу, раскалённому на солнце, — не стесняется эпитетов и сравнений Нууру, который всячески пытался приободрить понурого мальчика, стараясь правильно подбирать слова утешения, которыми парировали люди обычно — как правило, бывшие его обладатели. — Не в том плане, что взрывной, а теплый и чувственный. Ты другой, Адриан Агрест. И мне это нравится, — квами, задорно улыбнувшись своей полуулыбкой, которая все же имела очертания грустного сожаления за все происходящее ( неужели он себя тоже считал виноватым в нынешних бедах бывшего Кота Нуара? ). — Я надеюсь, что мы обязательно справимся со всем. И твой отец однажды отречется ото зла во имя собственных желаний хотя бы ради твоей безопасности, — сымитировав крохотными лапками по юношескому плечу что-то вроде искренних и чувственных объятий, на которые только было способно древнее магическое существо, Нууру смог расслышать лишь сдавленный хмык, который  впоследствии перерастает в громкий обреченный вздох. Нет, как бы того не хотелось Адриану самому, — не бывать тому. Придется подыгрывать папе и дальше. Слишком уж старший Агрест был уперт в своих целях, особенно в долгоиграющих. — Спасибо за поддержку, Нууру.

за свои нанесенные вынужденные злодеяния ты заслужишь провести свое очередное рождество один.
невеселых тебе будущих праздников, адриан агрест.