Порывистый шквал колючего октябрьского ветра, ведомый ледяным воем алой луны, врывается в широкую комнату, так несносно и нежданно потревожив воцарившуюся ночную тишину звонким дребезжащим легким ударом витражного стекла по деревянному откосу. Вновь закричавшая непогода подвластна, кажется, огненной Пиронике и вторит ее словам, когда она вновь врывается в потаенные закоулки сознания истерзанного однажды душою юнца; кричащая непогода заставляет Диппера Пайнса вздрогнуть прямо во сне, стоит дьявольским сладким устам напротив заговорить о ядовитой правде, о жестокой истине, которую не готов услышать этот погрязший в холодных штормах и вечных ливнях мир. Не готов и Диппер, желающий вернуться обратно в те самые сладкие грезы о великом с острым привкусом горьковатым на язык темного шоколада, снившихся ему до этого. Диппер Пайнс желает открыть глаза, чтобы в тот же самый миг раствориться в нежном медовом рассвете нового утра доселе непривычному ему не одиночества. Ведь все это — всего лишь очередной ночной кошмар с королевишной его кровавых больных сновидений, не так ли? Королевишной, облизывающей свои сухие губы цвета первой весенней сирени, которая в порыве экстаза от увиденного пробует на вкус боль света его души и мучений.
И она хочет еще. Ей этого мало. Билл своими беспечными издевательствами в двенадцатом году лишь почву удачно подготовил, дело оставалось за малым. Она хочет довести Пайнса до психоза от собственных тяжких мыслей, чертовой паранойи, хочет вторгнуться когтями в его сознание, разорвать, оторвать острыми зубами кусочек, сшить обратно, затем разорвав его снова. Диппер ощущает это и пытается этому противиться, пытаясь в немой молитве взывать к могущественной силе веры в лучшее, что таилась в нем и бурлила в алой крови, разливаясь по жилам. Он пытается воззвать неосознанно, вероятно, к Биллу Сайферу — к тому, кто действительно может дать отпор бывшей союзнице своей, переломив ее тонкую шею своими длинными пальцами в тонкой кожаной перчатке и вывернув ее стройное тело наизнанку. Билл Сайфер был тем самым, кто знал об извращенных убийствах предателей все. И был королем, кто не позволит покуситься на вершину пирамиды его заданной иерархии. Но Билл молчал. Даже само треугольное космическое существо, прозванное всеми, кому так и не довелось прознать о истинной сущности его, Дьяволом за глаза, не слышало Диппера и его мольбы о помощи, оставляя Пайнса один на один со своим новым личным ночным кошмаром. Диппер знал, что Пироника не оставит его. Никогда. И вера в лучшее — единственное, что оставалось в его трясущихся от нервов руках. Тонкой кожей он ощущает жар, что окружает его словно бы по легкому щелчку пальцев ( на самом деле он действительно почти не замечает холодных рук Пироники, прикоснувшихся к его юному телу, из-за которых и начало твориться непонятное ему в этот час и именно в этом самом доме ).
Диппер выныривает из своих опутавших горячий ум мыслей, ужасаясь от призванного в лесную хижину пожара. Белый огонь обугливает доски, растворяя их в тяжкой пустоте — и Пайнс вместе с Пироникой оказываются на мертвом пустыре, где тлеющая гниющая человеческая плоть и кости заменили привычную зелень ковра летних ярких цветов. Некогда свежий воздух соснового леса пропитался песчаной пылью и запахом мертвечины, о которого хотелось вырваться наизнанку уже самому. Воздух, от которого он начал задыхаться. Диппер пытается привыкнуть к непривычной темноте погрязшей в смерти местности, пытается сделать шаг, чтобы хоть что-нибудь разглядеть еще впереди себя, словно бы позабыв о существовании Пироники позади себя, но под ногой он чувствует хруст, что и заставил его чуть отпрянут в сторону, тут же устремив свой взор испуганный вниз. Кость руки полностью сгнившего трупа ломается под его весом, а черепная коробка пустыми глазницами взирает на него в ответ в молчаливой мольбе о помощи. Пайнс открывает рот, пытается отступить в другую сторону, но очередной его шаг не туда встречается новым хрустом очередного валяющегося в ногах скелета. Диппер на сей раз переводит взгляд уже на него, застыв от удивления и волнительной боли, разгорающегося синим пламенем в его истерзанном сердце. На мертвеце был испачканный в земле, золе и крови розовый вязаный свитер.
— Нет, — Диппер пытается уверить себя в очевидном, пытается взять себя в руки и вовремя вспомнить, что все это — нагло подстроенная иллюзорная фальшь огненной повелительницей за его спиной. Но иллюзия берет вверх над его некогда твердом разумом и здоровом воображении, мягко надавливая на плечи Диппера, вынуждая того от собственного бессилия над происходящим опуститься коленями на землю перед полусгнившем мертвецом, что негласно предписал для его сестры трагичное мрачное будущее. — Нет, — плечи Пайнса дрожат, когда он рукой касается до желтой падающей звезды на грязном свитере, что был чертовски реален и осязаем. Этого не могло произойти с Мэйбл, не могло! — Нет, нет, нет, — как заведенный повторяет он, обхватывая голову руками перед останками своей родственницы. Глаза цепляются за странный сверток в костлявых руках, до сих пор сохранившийся, вестимо, спустя сквозь долгие года. Диппер нервно выхватывает бумагу из пальцев мертвеца, разворачивает его рваными движениями, чтобы узнать правду о последних минутах перед неминуемым. ' Я не могу так больше, Мэйбл. Я устал. Я сдаюсь, не в силах больше терпеть всего этого ужаса. Прости меня за все. И прощай. ' Строчки, написанные багровой кровью. Его кровью. Диппер узнает свой почерк из тысячи. Диппер не знает, чем закончит он в своем мире и времени родном, но чувство вины уже сейчас дышало ему в затылок, понуждая опустить свой взгляд на внутреннюю сторону ладоней. Кровь. Снова кровь. Свежая и чертовски липкая. Пайнс готов был закричать, но всю его сущность словно парализует от хлипкого мандража. Он виноват, действительно виноват. Диппер Пайнс словно бы действительно доверился не тем людям и нелюдям тоже. Ему не хочется верить в это. Ему не хочется верить в слова Пироники об истине, которая своей неизвестностью пугала его куда больше, чем некогда сам непредсказуемый повелитель разума, сверкающий в темноте лунной ночи своими хищными золотыми глазами, о последствия отказа от своих желаний, которые не допустят всего этого ужаса. Невзирая на испачканные руки, он закрывает ими лицо, хмуро сгорбившись на коленях от тоски. Гравити Фолз будет разрушен. Гравити Фолз погибнет из-за него и его слепой веры в лучшее из трех зол. В его веру в Билла Сайфера.
Он не замечает, как дышать становится легче. Реальность возвращается на круги своя, а Пироника будто растворяется с гордой ухмылкой на своем лице, ретируясь и принимая свое поражение сегодня без особого сопротивления. Диппер убирает ныне чистые от крови руки от своего лица, всматриваясь пустым кукольным взглядом на белеющую пустоту, состоящую ровным счетом из ничего. Кажется, это все было действительно дурным сном, разбившемся на мириады осколков будто бы какой могущественной силой извне. Неужто разум хоть и дал сбой, но не был сломлен окончательно? Очнувшись от сонного морока из-за бившегося прямо в прикрытые глаза солнца ( неужели утро так быстро наступило? ), Пайнс, сморщившись, потягивается на постели, ощущая остро каждой клеточкой напряженного тела, будто его ночью переехали самым настоящим бульдозером. Обернувшись в сторону постели — своей, вообще-то, — Билла Сайфера, вспомнив будто что-то, он замечает, что того уж и не было на своем месте. Демон так хорошо стал чувствовать себя после полученных глубоких ран, что решил куда-то уйти? Вот же неугомонный. Тихо вздохнув, он разжимает ладонь свою затекшую, из которой спустя мгновение выкатывается что-то круглое, что заметно заставляет Пайнса нахмурится и старательно ощупывать кровать под своей тушей. Таинственный предмет находится нескоро, но все же вновь оказывается в руках парня, оказываясь не абы чем, а бусинкой, которая, кажется, была наполнена серебряными блестками в своей наполненной синеве. Или же это не какая безделушка, а самый натуральный маленький космос, умещающийся в его ладонях? Диппер, проморгавшись карими глазами с несколько раз, искренне удивляется, просыпаясь на этот раз окончательно. Да быть такого не может, откуда?..
это твой сон, удушье сводит с ума
ты чувствуешь холод внутри, свет пронзает меня
— Хэй, привет! — раздается в один из последующих дней над головой Диппера Пайнса, что восседал на полу за важным делом, чей-то слащавый юный голосок с лисьей хитрецой. До этого крайне увлекательный процесс переноса стопок журналов из пыльных коробок прямо в лотки около касс сувенирной лавки оказывается прерванным симпатичным парнем, кажется, туристом, который был крайне хорош собой да и не стремился того он скрыть, гордо красуясь пред всеми, а пред Пайнсом как-то по-особенному умело. — Тут не слишком весело, как я предполагал, да и тебе, как я вижу, одиноко тоже. Можешь мне город показать? А то я не то, чтобы ваш местный, — задорно улыбнувшись, парень поправляет алые волосы, затянутые в тугой хвост до лопаток, убирая их со своего плеча. — А я тебе взамен помогу с твоими делами.