У всех людей есть эмоции, людям свойственно совершать необдуманные поступки и тем самым причинять боль окружающим. Часто под раздачу попадают те, кто совершенно не виноват. Такова жизнь, иногда мы заставляем кого-то страдать, иногда – страдаем сами по чьей-то вине. Натаниэль старался успокоить себя этой мыслью, но всё же он не мог себе простить того случая с Марком. «И что на тебя нашло?» - спрашивает он сам у себя, но ответа найти не может. Надумал невесть чего, порвал блокнот Ансьеля, который всего лишь хотел сделать приятное новому другу, довёл его до акуматизации. Ужасно. Тогда, увидев Ревёрсера, рыжеволосый был поражен до глубины души, ведь он даже не предполагал, насколько разрушительными были его действия. Всего пара небрежно брошенных обидных фраз, порванный блокнот и душа человека практически разрушена, а в сердце будто впиваются сотни невидимых игл. Аликс была права, нужно было сначала разобраться, а уж только после делать какие-то выводы. Кюбдель была его единственной подругой и, наверное, голосом разума, который время от времени отрезвлял, наставлял на правильный путь. Нат действительно слишком погорячился, за что теперь наказан чувством стыда, которое опутало его колючей проволокой с ног до головы. Конечно, теперь они уже помирились и даже работают над комиксом о Леди Баг, но время от времени Куртцберг, глядя в изумрудно-зеленые глаза Марка, невольно краснеет от стыда за самого себя и мысленно просит прощения уже, наверное, в сотый раз. Что ж, это послужит ему ценным уроком, будет теперь знать, к каким последствиям могут привести необдуманные поступки. Он помнит то примирительное рукопожатие, помнит, что у Ансьеля холодные руки, но недаром говорят, что у людей с холодными руками тёплое сердце. Тогда же художник извинился перед ним, хотя понимал, что это «прости» не залечит душевных ран, нужно только время, а его будет предостаточно за работой над совместным комиксом. Только бы он не передумал. После всего случившегося Марк казался ему безумно нежным и хрупким, и Нат пообещал себе, что впредь будет очень стараться не навредить ему и не даст другим причинить боль своему другу.
Даже после всего, что произошло, Ансьель не передумал работать с Натаниэлем. Всё-таки у него действительно большое и тёплое сердце, умеющее прощать. Первые несколько дней их разговоры были наполнены неловкими паузами. Каждый подбирал слова, чтобы невзначай не ранить, не ляпнуть лишнего. Но время от времени таких пауз становилось всё меньше, что не могло не радовать, ведь это значило, что их дружба продвигается в верном направлении и, быть может, вскоре они смогут беззаботно болтать обо всём на свете как самые настоящие друзья, которые знакомы сто лет. Иногда, после занятий они гуляли по причудливым улочкам Парижа, любовались красотой окружающего мира и много мечтали обо всём, что только могло прийти в голову: стать птицей и взмыть в небо, поесть клубничного мороженого с шоколадной крошкой, создать супер-мега-крутой комикс, который станет самым популярным во всём мире. В такие моменты художнику казалось, что Марк всегда был с ним, и что он – тот человек, которого Натаниэлю безумно не хватало, правда, он об этом не догадывался. В одну из прогулок они встретили Андрэ – мороженщика, который любезно угостил парней своим фирменным восхитительным мороженым, которому не было равных во всём Париже. Он помнил, как Ансьель радовался, словно ребенок, правда потом замёрз, и тогда Натаниэль надел на него свой пиджак. Кажется, будучи в одной футболке, он должен был замёрзнуть, но глядя на Марка, ему становилось значительно теплее.
- Марк, ты действительно не сердишься на меня? Ну… за то, что я тогда порвал твой блокнот и повел себя как самая последняя скотина? – в комнате искусств были только он и Ансьель. – Почему ты так быстро простил меня? – Нат оторвался от комикса и, смутившись, посмотрел на друга, буквально сразу же пожалев о своём вопросе, зная, что было бы лучше просто забыть о случившемся.

Натаниэль и сам уже устал винить себя в произошедшем, но никак не мог остановиться. Он обычно всегда был доброжелателен ко всем, даже к Хлое Буржуа, которая то и дело норовила поддеть художника, конечно, скорее всего из зависти, ведь её талантов хватало лишь на создание коллажей со своими фото, и тем не менее, она умудрялась иногда задеть за живое. Курцберг часто молча проглатывал обиду, пытаясь думать о чём-то приятном, например о том, чего бы такго нарисовать, чтоб поднять настроение и себе, и другим. Творчество всегда успокаивало его, но в глубине души он мечтал о человеке, который разделял бы его взгляды.
Как жаль, что он не умеет ценить то, что есть, впрочем, как и большинство людей, желая чего-то бОльшего, иногда – совершенно несбыточного. Он мечтал о встрече с самой Леди Баг, мыслями о которой голова была забита настолько, что иногда супергероиня даже приходила к нему во снах. Ему хотелось получить её признание, хотелось, чтобы она ответила на его чувства взаимностью. Он мечтал о романтическом свидании с ней, о прогулках и поцелуях под луной, чтобы прямо как в любовных романах, которыми зачитываются девчонки, мечтательно вздыхая. Однако, вместо возлюбленной судьба подарила ему Ансьеля, который был далёк от объекта его воздыхания, но зато был с Куртцбергом на одной волне. Последний, правда, совсем не оценил подарок судьбы, даже не пожелав рассмотреть его поближе, зашвырнул в самый дальний угол своей души, позабыв словно страшный сон и совершенно не подумав о последствиях. Да, гнев окутал его душу с ног до головы, глупый, решил, что над ним смеются и в этот раз сорвался да так, что практически растоптал того, кто на самом деле восхищался ним.
«Ты неблагодарная свинья!» - мысленно шипит на себя Натаниэль практически каждое утро, глядя в зеркало. - «Даже Хлое, которая раз за разом втаптывала тебя в грязь, ты ничего не сказал, не попытался уколоть побольнее, а того, кто ни разу не причинил никакого вреда, буквально уничтожил.» Правда нещадно колола глаза. Действительно, он настолько ничтожен, что может срываться лишь на тех, кто слабее. От этого становилось жутко стыдно настолько, что Нат невольно прижимал руки к пылающим щекам, пытаясь их хоть немного остудить. И вот сейчас он стоит перед Ансьелем и чувствует как его щеки просто горят. Хочется отвернуться, закрыть лицо руками, спрятаться куда-нибудь. Он смотрит на Марка, который сам извиняется за произошедшее. «Глупый, ты совсем не виноват.» - хочет сказать Куртцберг, но губы не слушаются и всё, что он смог, - слегка приоткрыть рот, задумавшись над тем, насколько же его друг удивителен. Он не держит зла и даже пытается оправдать того, кто довел его до акуматизации. Художник помнит, как внутри всё похолодело от ужаса, когда он увидел, во что превратился Ансьель. Тогда-то он понял, что совершил огромную и непростительную ошибку, за которую ему придется долго расплачиваться.
- Марк… - Нат с трудом, но всё же вновь обретает дар речи, - Тебе не за что извиняться. Совсем не за что. Если бы я сдерживал свой гнев, если бы разобрался в ситуации, проанализировал всё, то никто бы не пострадал. Но я поступил как глупый и до жути капризный ребенок, которому дали не такую игрушку, как он хотел бы, и плевать, что игрушка его мечты стоит бешеных денег, а та, что дали – ничуть не уступает ей. Я восхищаюсь тобой. Ты всегда находишь в себе силы прощать всех, кто ранил тебя. Надеюсь, я тоже рано или поздно овладею этим искусством. – Куртцберг натянуто улыбнулся, глаза стали немного влажными, но он поспешил это скрыть, поспешно отвернувшись и вытерев подступившие слёзы.
- Если бы я мог, я бы сделал всё, чтобы отмотать время назад и всё предотвратить. Жаль, это невозможно. Но зато я теперь ни за что не обижу тебя.– Немного неуверенно художник взял Марка за руку, надеясь, что последний её не отдёрнет. – Ох, кажется, нам следует снова приступить к работе. Или сделаем перерыв? Может по чашечке какао?
Небольшое, но уютное кафе, Нат и Марк сидят друг напротив друга и Куртцбергу начинает казаться, что это смахивает на романтическое свидание. Только цветов не хватает.
- Марк, а из какого ты класса? И сколько тебе лет?

Марк действительно не сердился на него за произошедшее. В который раз Нат убедился, что его новый друг абсолютно чист душой. Ах, если бы все люди в этом мире были такими, то жили бы, не зная бед. Быть может, Ансьель был послан ему судьбой, дабы помочь художнику встать на путь исправления? Интересная мысль, но, наверное, Куртцбергу никогда не стать таким как Марк, ни в этой жизни, ни даже в следующей, если она будет. Остаётся лишь приложить усилия и хоть как-то становиться человеком, дабы не опуститься до уровня Хлои Буржуа, которая совсем не умеет сдерживать свои эмоции и мгновенно выплёскивает всё на окружающих. Натаниэль уже однажды так поступил, теперь морально расплачивается за это буквально каждый день, мысленно моля о прощении, а получив его, и не раз, вновь утопать в чувстве вины, будучи не в силах простить самого себя. Такова расплата за необдуманные импульсивные поступки. По этой причине он даже немного жалел Хлою, ведь ей когда-нибудь предстоит открыть глаза и осознать, сколько боли она причинила всем, кто был рядом. Наверное, если это произойдёт, то ей будет в миллион раз хуже, чем Куртцбергу сейчас. Чувство вины будет крепко обвиваться вокруг неё, словно колючая проволока, сжимая её всё сильнее и сильнее, возрождая в душе все воспоминания о злодеяниях, которые та совершила и с каждым разом всё больше винить себя и пытаться найти прощение.
Небольшое, но весьма уютное кафе. Натаниэль слабо верит в то, что Марк всё же согласился выпить с ним какао с пирожными. К тому времени он уже успокоился и начинал осознавать, что жизнь продолжается и нужно всё же простить себя и с улыбкой идти дальше, больше не допуская подобных ошибок. Вопрос о возрасте, кажется немного смутил Ансьеля, и Нат счёл это весьма милым. Он не думал, что через мгновенье едва не подавится ароматным какао, узнав сколько лет его другу.
- Младше? Вау! Не ожидал. – Он изо всех сил пытался скрыть удивление, но, получилось не очень. – Зато ты состаришься позже. – Нат попытался отшутиться, дабы Ансьелю не было неловко. Ну да, младше на год, и что с того? Хотя, в глубине души художник осознавал, что немного начал видеть в нём невинного ребенка, что пробудило желание защищать его и никому никогда не давать в обиду.
После кафе была небольшая прогулка по улочкам Парижа, где и Нат, и, наверное, Марк уже забыли о неловкости и смущениях, вовсю делясь друг с другом своими фантазиями по поводу комикса, да и просто весело болтали на отвлеченные темы, обсуждая красоту вечернего Парижа, любимые вкусы мороженого и, конечно же, уроки, которые нужно было сделать на завтрашний день.
*два дня спустя*
Жить стало намного легче. Густая пелена чувства вины понемногу рассеивалась, даже дышалось как-то свободнее. Нат с нетерпением ждал окончания уроков, чтобы поработать над комиксом. Теперь вдохновение его не покидало, всё получалось с первого раза просто потому, что больше не было повода для беспокойств. В такие моменты казалось, что ему под силу абсолютно всё, и что у их с Ансьелем творения есть надежда на успех. Время тянулось медленно, урок истории подходил к концу. Парень уже не слушал мадам Бюстье, за что ему отчасти было стыдно, предвкушая веселое времяпровождение с новым другом. Правда, в этот раз, наверное, он сможет побыть в комнате искусств максимум полчаса, затем Натаниэлю надо будет со всех ног бежать домой, ведь именно сегодня приезжает его кузен Жорж с родителями и по этому поводу будет небольшой семейный ужин, на котором обязательно нужно присутствовать.
Наконец-то уроки уже позади, хотя Нат даже не устал, вроде бы. Марк уже ждал его в комнате искусств. Эх, как бы Куртцберг хотел отказаться от семейного ужина и остаться здесь, но нельзя, хотя бы потому, что маме будет неловко.
- Марк, ты прости, но я ненадолго сегодня. Поэтому я хотел попросить у тебя сценарий, чтобы я уже дома поработал над ним. Можно?

Марк, к счастью, охотно отдал ему свою тетрадь, хотя, на мгновение Натаниэлю показалось, что он был явно чем-то огорчен, но так и не решился спросить у него, всё ли в порядке, за что мысленно ругал себя весь вечер. Ему безумно хотелось уже заняться иллюстрированием, но мама настояла, чтобы он обязательно присутствовал на семейном ужине, который каждый год представлял собой для Ната одну сплошную пытку. Нет, папины родственники не были плохими людьми, даже наоборот, но слишком утомляли художника своими разговорами о взрослых насущных проблемах. После пары бокалов вина тётя Жюли, будучи уже слегка захмелевшей, посмеиваясь, спрашивала у своего племянника, есть ли у него девушка, влюблён ли он в кого-нибудь и ещё миллион вопросов из этой оперы. А затем просила показать рисунки, каждый раз пьяным заплетающимся голосом восхваляя его несомненный талант, не забыв похвастаться заодно тем, что её милый Жорж пишет превосходные стихотворения, сразу же попросив последнего прочитать хотя бы одно. Бедный кузен сразу же вжался в стул и покраснел от смущения.
- Ну, мам!
Его отец, дядя Люсьен, более адекватный и спокойный человек, приобнял Жюли и попытался умерить её пыл.
- Ну, ну, кажется кому-то уже хватит вина, да, дорогая?
«Дорогая» лишь как-то устало вздохнула, прижавшись к мужу. Калин и Лайонел, тоже изрядно подвыпившие, взявшись за руки, наблюдали за ними. И только абсолютно трезвые Нат и Жорж сидели за столом и притворялись ветошью, иногда сочувственно поглядывая друг на друга, надеясь, что всё это скоро закончится. Но, как ни крути, было в таких семейных ужинах своё очарование, они были своеобразной изюминкой семьи Куртцберг. Нат всё же втайне мечтал о том, что и сам когда-нибудь так же, захмелев, будет сидеть в обнимку с любимым человеком на одном из таких ужинов. Быть может, тогда он познает истинное счастье как, например, родители, танцующие под романтичную музыку, и как Жюли с Люсьеном, прижимающиеся друг к другу, словно в доме минусовая температура и они отчаянно пытаются согреть друг друга.

Поздний вечер. Все уже разошлись по комнатам и улеглись спать. Натаниэль тоже изрядно устал, но спать ему совсем не хотелось, так как в его рюкзаке была заветная тетрадь, которая должна была вдохновить его на создание комикса. Выудив её из рюкзака, художник уселся за стол и открыл её. То ли это усталость даёт о себе знать, то ли тётя Жюли всё-таки подлила ему в сок немного алкоголя, но то, что он в данный момент читал, совсем не было похоже на комикс о супергероях. Посидев минуту в полной прострации, а затем вновь взглянув в тетрадь, Нат снова убедился в том, что, кажется, что-то не так, и прочитанное ему до боли знакомо. Что ж, наверное, всё-таки сегодня придется ограничиться лишь прочтением сценария, если это, конечно он. Но, в любом случае, Куртцберг был весьма заинтересовал этими записями и решил, что не заснёт, пока не прочитает всё.
Глаза закрывались, но художник стойко читал страницу за страницей. Это было похоже на автобиографию. С каждой страницей он всё больше и больше проникался прочитанным, на некоторых моментах узнавая знакомые ситуации и понимая, что речь идёт о нём.
Утро. Нат после прочитанного полночи ворочался в постели, не переставая думать об этих записях. Заснул он только к утру, да и то ненадолго. Невыспавшийся и весьма помятый, даже особо не позавтракав, он отправился в школу, надеясь, что уроки закончатся как можно быстрее, дабы обсудить всё это с Марком. Нат был весьма восхищён и даже вдохновился на комикс по этому занятному сценарию, надеясь, что Ансьель это одобрит, хотя, если он дал эту тетрадь, то, наверное, хотел, чтобы Куртцберг начал рисовать комикс. В любом случае, он был согласен и ему не терпелось сказать об этом Марку.
Едва дожив до окончания уроков, Нат сразу же отправился в комнату искусств, с нетерпением ожидая своего друга и перечитывая некоторые, особенно понравившиеся моменты из записей.

Куртцбергу уже не терпелось поговорить с Марком об этих записях. Нат уже даже успел сделать, правда, пока у себя в голове, пару набросков, представив, как это будет круто выглядеть. Конечно, комикс о Леди Баг тоже отнимал уйму сил и времени, но, всё же очень хотелось поработать и над этим, совершенно новым материалом. В последнее время Натаниэль буквально жил творчеством, оно вдохновляло его жить дальше, позволяя забыть о прошлых кошмарных поступках, которые всё ещё беспокоили его память. 
Недосып давал о себе знать, а ведь сегодня снова продолжение банкета, но, к счастью, мама разрешила Натаниэлю не участвовать во всём этом, поощрив его тягу к творчеству. Дабы не отправиться в царство Морфея, он перечитывал особенно понравившиеся моменты, уже представляя как изобразит их. Он был готов не спать ещё пару ночей, лишь бы воплотить всё задуманное в реальность. Он листал страницы тетради, каждый раз узнавая для себя что-то новое, то, что он не заметил при первом прочтении (немудрено, ведь он вчера слишком устал, в ушах звенело от музыки и развеселой болтовни, а так же – от тысяча и одного вопроса тёти Жюли о его личной жизни). Эти записи что-то ему напоминали, да и одного из героев звали так же, как и его. «Хм, наверное, Марку просто понравилось моё имя. Эх, надо бы всё-таки перечитать это на свежую голову.» Внезапно Куртцберг осознал, что ужасно устал, комната искусств пока что была пуста, что было к лучшему, он не был настроен на разговор с кем-либо, кроме Ансьеля. Ожидая друга, он обещал себе, что когда «праздники» в их семье закончатся, он просто завалится спать, даже если желание творить будет перевешивать.
От недосыпа и от того, что вновь углубился в чтение, художник потерял счет времени. Казалось, прошло уже как минимум полчаса, может и больше. Наконец-то дверь открылась и, к его огромному счастью на пороге появился Марк. Он сразу начал лепетать извинения за то, что опоздал. Нат заметил, что тот тоже не спал, но в отличие от него, из-за уроков. На секунду художнику даже стыдно стало за себя, Ансьель вон старательно учится, в то время как Куртцберг больше интересуется только комиксами, принимаясь за учёбу нехотя, чисто ради того, чтобы Калин не пришлось краснеть за сына перед другими учителями. Он смотрел на Марка и находил его неловкие извинения весьма милыми. Кажется, думая об этом Нат даже прослушал часть того, что говорил его друг, и даже сам забыл о том, что хотел сказать. Недосып берет своё. Вернувшись в реальность, он услышал, что эта тетрадь в его руках на самом деле была личным дневником Марка. Натаниэль уже было кивнул и был готов отдать записи, но тут д него начал доходить смысл сказанного Ансьелем.
- Д…дневник? Ты не шутишь? Просто я… читал его, это превосходно! – протянул Нат, краснея и немного заикаясь от смущения, размышляя о том, стоило ли вообще говорить, что он читал всё это. Ещё больше лицо художника заливалось краской стыда и неловкости от того, что он настолько туп, что даже не понял, что некоторые из описанных Ансьелем событий имели место быть и в его жизни. В голове понемногу складывались части прочитанного им. О дневнике Леди Баг, о Маринетт, об акуматизациях. Но не это больше беспокоило его, а более личные записи, которые Марк, наверное, не хотел бы кому-то показывать, ведь личный дневник на то и личный, что не предназначен для посторонних глаз.
- О Боже! Марк, я не хотел, я думал, что это новый сценарий, который ты мне дал для того, чтобы я его оценил. Я вчера был уставший, поэтому всё равно многое не запомнил, помню лишь, что это было чудесно, у тебя несомненный талант. – Больше всего на свете Куртцберг хотел просто провалиться со стыда сквозь землю. Его лицо, наверное, по цвету напоминало сочный спелый помидор. Дрожащей рукой он протянул тетрадь Марку, надеясь, что тот не сильно расстроится или хотя бы не аккуматизируется. Пусть лучше изобьет Куртцберга до потери памяти, выбив из его дурной рыжей головы всё прочитанное, но только не расстраивается.

Марк не злился, чему Куртцберг был несказанно рад. Конечно, этот мальчуган выглядел не то, чтобы прямо безобидно, но всё же он был безумно милым, словно розовощекий ребенок. Художник едва сдерживался, чтоб не потрепать его по мягким черным волосам, смотря в изумрудно-зеленые глаза, которые иногда словно гипнотизируют его. Он мотал головой, пытаясь прогнать это наваждение, не понимая, что происходит. Конечно, Ансьель оказался очень даже приятным парнем, Нат часто мечтал о таком, так что теперь был весьма счастлив и надеялся, что эта дружба будет максимально крепкой.
Марк винил себя в своей невнимательности, так, словно не тетради перепутал, а нарушил закон. Художник не мог сдержать улыбку, глядя на это. А затем Ансьель начал вспоминать акуматизацию рыжика. Теперь пришла очередь Натаниэля краснеть. Ему до сих пор было безумно стыдно за себя, хоть он толком не помнит, что натворил. Только рассказы Хлои Буржуа, которая ещё долго дулась на него, припоминая ему, какой он негодяй и что это ему с рук не сойдёт. Сабрина за её спиной довольно кивала, пытаясь скопировать презрительный взгляд своей подруги, но у неё это выглядело слишком нелепо. Нат и сам винил себя за случившееся, ведь если бы он был сильнее духом, то не подвергся бы влиянию акумы и не навредил всем, кому только смог. После этого он пару ночей не мог заснуть, то и дело прокручивая в памяти момент, когда супергерои его освободили и как ему было стыдно смотреть в глаза всем тем, кого он до смерти напугал. Особенно ему хотелось провалиться сквозь землю при мысли о Маринетт. Она-то пострадала больше всех. Он всё время подбирал слова, чтоб попросить прощения, репетировал перед зеркалом и казался себе до жути жалким и нелепым. Но всё же он смог собрать смелость в кулак и извиниться за всё. И всё-таки ему до сих пор было не по себе, поэтому он изо всех сил старался держать себя в руках, даже если сердце будет сжиматься от нестерпимой душевной боли. Нат ловит себя на мысли, что очень рад тому, что хотя бы Ансьель не пострадал, иначе он бы себе этого никогда не простил. Куртцберг слегка покраснел, вспоминая отрывки из дневника, мечтая ещё раз прочесть его, но теперь на свежую голову и, быть может, действительно по его мотивам создать комикс. Да, это было бы просто замечательно, только вряд ли Марк снова так ошибётся и уж тем более никогда добровольно не отдаст эту тетрадь. Конечно, дневник – это слишком личное, но всё-таки, когда записи в нём такие захватывающие, просто грех не давать их никому прочесть, особенно одному художнику, который весьма проникся ними.
Они оба проголодались, особенно Марк, желудок которого яростно требовал еды. Да, не мешало бы подкрепиться, чтобы после с новыми силами приняться за учёбу, а потом ещё поработать над комиксом. Главное, оставить в желудке место для пирожных, которыми Натаниэль хотел угостить друга. Однако, аппетит у Куртцберга пропал сразу же после того, как по дороге в столовую Марк едва не потерял сознание. Мечты о вкусном обеде сразу же улетучились. Нат испугался, наверное, ему ещё ни разу не было так страшно за кого-либо.
- М…Марк? Ты в порядке? – Он бросился к Ансьелю, обхватив его, не дав окончательно упасть на холодный пол. – Ты давно ел? – Хотя, вопрос был риторический.
Мысленно выругавшись и обещая себе провести для этого прелестного юноши воспитательную беседу, художник, уже действуя на автомате, подхватил Марка на руки, намереваясь отнести сначала в медпункт, а после, когда тому станет легче – в столовую, где закажет для него много всего и не даст встать из-за стола, пока тот всё не съест.