если бы у мино спросили, кого он считает наибольшей занозой в своей заднице, он бы непременно произнес имя кая. кай – соседский мальчишка, который временами пережидает у мино бури своего отца, всплески неконтролируемого гнева после употребления алкоголя, и как не банально, но мино будто видит в нем себя, когда он сидит на его кухне и делает уроки, пока минхо курит в окно. он не ставит перед ним чашку дымящегося рамена, наоборот, просит кая самого приготовить ужин, ведь должен же мальчуган чем-то платить за его доброту.

– не спрашивай у меня ничего, я плохо учился в школе.
– хен, я просто прочитаю тебе вслух, может мы вместе сможем это понять?

мино бьет его тетрадкой по голове, чтобы не выдумывал глупостей, и заставляет дальше учиться, самостоятельно, и желательно молча, не выводя из себя уставшего полицейского после ночной смены. мино засыпает на диване, и просыпается от чужих прикосновений к своим волосам, он ловит мальчишку за руку на рефлексе и резко открывает глаза, и даже не спрашивает, что тот делает, а просит его уйти, и желательно немедленно. мино не нужны влюбленные школьники, не нужно путать жалость с интересом, и чем-то еще более личным. после того случая кай не появляется несколько дней, а когда снова стоит на пороге, то опускает голову так низко, что кажется каким-то неестественным, карикатурным, срисованным из плохого фильма, а когда мино поднимает его лицо за подбородок, он еще пытается вырваться и спрятаться.

– то есть ты считаешь, что сможешь переночевать у меня, и не показать лица?
– ты будешь ругаться.

мино обещает не ругаться.
мино зажимает его отца следующим днем за углом дома, и держит пистолет у его шеи, напоминая о том, что он живет напротив полицейского, и что ему хватит ебанутости, чтобы воспользоваться своим положением, но пока что он только его предупреждает.

разбитое лицо кая еще несколько недель маячит перед самим мино, он прилежно учится, и порой ведет себя как ревнивая жена, до тех пор, пока мино не напоминает ему о том, кто он есть, что он тут делает, и почему. и кай исчезает.

– это самый короткий и глупый побег на свете. – он встречает его у школы, после занятий, в кае откуда-то просыпается гордость и твердолобость, мино приходится идти следом за ним, пока паршивец не сообщает патрульному, что его преследует маньяк.

---

не хватает мне, и многим другим на форуме этого парнишки, поэтому была рождена заявка, возможно она посредственная, но как часто бывает, в этом мы и нуждаемся хд приходи, обсудим, поговорим, внешность принципиальна, потому что заявка писала под кая специалити)

условно, тебя зовут август. условно, один журфак на двоих, рядом что-то строчат, обсуждают чей-то новый клип, набравший кучу лайков и безумное количество просмотров, грядущую сессию и ужасного препода по философии (на кой черт он нам сдался на первом курсе?). знаете, те самые парочки, которые формируются прямо в первые минуты первого курса только взглянув друг на друга, а у всех скрипят зубы от зависти: хули у них вышло, а у нас нет? вот прямо попадание соточка. возраст гуляет в волосах, на вечеринках для первокурсников, на губах. август сцепляет руки, твердит, что звезды в глазах отражаются - пиздец тут столько романтики, вам самим не тошно от себя? (где-то сбоку недовольно журят). сола не обращает внимание, сола вообще мало на что обращает внимание, ловит губами стоны, а потом ловит ими же трубочку с терпким американо и утыкается в учебник. все достаточно просто. никакого ожидания и планов на будущее.

первый курс гуляет как никогда, участвует во всем, чем только можно - август тянет на себя внимание, проникает во все секунды её жизни, ка-током разрывается в ночи от вопросов, оплетает осьминогом, а потом бьет наотмашь. ёнсан ругается отборным матом, клянется, что нахрен сбросит его с пятого этажа корпуса, если он не отъебется по хорошему и посмеет поднять руку еще раз, а по вечерам в даркнете ищет стоимость чужой жизни и прикидывает, хватит ли ей денег. не хватит, но какое-нибудь дерьмо накопать можно, даже наркотики просто подбросить.
только  потом что-то меняется. август мнется под смертью родителей, как картонный стаканчик с кофейком из университетской столовой. ёнсан сжимает его плечо, смотря на то, как гробы когда-то чужих родителей опускаются в землю. никакой кремации, никаких урн и развеивания: они не чаяли в тебе души, - забираясь под кофту дрожащими руками. ким думает, что это заходит куда дальше, чем планировалось. это не правильно.

на втором курсе она отнекивается от совместного быта, упирается в общежитие и стипендию, которую нужно тянуть, август утягивает к себе. эмоциональная привязанность отдает оранжевыми зайчиками, прыгающими по небольшим аппартам на рассвете. ёнсан смотрит на чужое лицо и журится от не проходящего понимания, что все не то. август ловит её в переходах метро, утягивает на какие-то сходки, на какие-то безумно важные встречи с друзьями, которые машут ей приветливо и радуются новым лицом в компании. она лениво стучит пальцем по парте в конце второго курса, чувствуя опустошенность. круг друзей замыкается на чужом, собственный разбегается стремительнее, чем очередной президент кореи заканчивает в тюряге, петле или на краю обрыва. собственная удавка на шее затягивается. августу снятся кошмары и сола не спит, пока он не успокаивается, цепляясь за нее, словно отпустить - смерти подобно. ким одобряющие улыбается и говорит: ты мне тоже нравишься, несмотря ни на что. август кутается в признание, как в одеяло, а через задворки к сознанию подбирается вязкая черная меланхолия.
пока август не встречает её. метка вплетается в тело, оседает вязью под кожей по которой сола лишь проходится пальцами и смеется на чужое признание: это ничего не изменит.
но это меняет все.

август спокойнее, мирно слушает её, не перебивает. август меняется на того первокурсника, с которым она впервые встретилась в коридоре, и это радует (?). мираж такой приятный, что заглядывать за него нет никакого желания. они на третьем курсе и попеременные работы на радио для ким и для него в издании - стабильность, сменяемая сессией. ким начинает верить, что, может быть, он исправился. может быть, все можно преодолеть. только вот фиолетовая мания оплетает теперь чужие запястья и прячется под водолазками. девочка первокурсница мнется в туалете, поджидая солу, грозит ей, что если та не съедет от её предназначенного, предначертанного, хер пойми сколько еще определений, то она пожалеет. а ёнсан оттягивает чужой ворот и каменеет.
август душит: себя, ёнсан (морально), девочку первокурсницу (физически).
а потом августа душат слова ким взять перерыв_расстаться. августа они настолько задевают, что пройтись по ущербности солы и отсутствию той самой метки становится не невозможным, выплевывая в лицо недовольство и свои измены. опустить ниже, растоптать и показать превосходство. без него она ни что, кажется, именно это оседает на подкорке. ким поджимает губы, сталкиваясь спиной с кирпичной кладкой.
август душит себя, девочку первокурсницу, кого-то третьего, поверившего его словам,
но уже не её.

----------------
- здесь все очень сумбурно; если вы что-то поняли, то предлагаю вам опохмелиться, а если дочитали до конца - герой дня, не меньше;
- описала то, как это со стороны солы казалось, возможно, вы не такой отбитый, просто чуток без тормозов;
- журфак можно подвинуть как и куда угодно; возраст, к сожалению, нет, только если в сторону повышения - не сильного, а не понижения (свит тридцатник такой прекрасный возраст, да? полная свобода действий, как минимум);
- я просто решила, что это у солы в жизни нет старой драмы (новых полно, но вы станете черешенкой на торте, такой кислой кислой, что скулы сводит), не дело;
- джи драгон, тот который и швец, и жнец, и на дуде игрец лишь для привлечения стариков, я не настаиваю (мне просто сказали: ставь его, - и я ставлю).

обновляю инстаграм, вижу твой новый пост, теряю самообладание и прячу телефон под подушку. мне, честно, за себя стыдно, потому что: первое — ты мне даже не нравишься; второе — ты не в моем вкусе; третье — у тебя просто невыносимый характер; четвертое — мы не можем разговаривать нормально; и пятое — я устала себя обманывать. смешно, но мне хватило пальцев одной руки, чтобы принять этот факт. шестое — все же мы настолько разные.

ты не одобряешь мои стремительно падающие отметки, участившиеся прогулы, говоришь, что у меня ветер в голове, называешь легкомысленной и передаешь слова нашего классного, что мне пора взяться за ум, чтобы закончить год. мы остаемся одни в классе, я смотрю на то, как забавно выбиваются прядки волос у тебя из-за ушей, и улыбаюсь. ты впиваешься в меня взглядом, не понимаешь, что в твоих словах смешного, но вздыхаешь и говоришь, что мне нужно проводить меньше времени со спортсменами, имея в виду одного, и я тут же перестаю улыбаться. ты считаешь, что мы с ним встречаемся, а я считаю, что ты мне не нравишься, забывая подставить не, а у моего друга, к которому ты любишь цепляться, слишком много своих проблем, чтобы кто-то мог осуждать его за чужие. мы ругаемся, я выхожу из класса злая, а ты.. кто знает? я не оборачиваюсь, чтобы понять, переживаешь ли ты обо мне в самом деле или просто стараешься ради своей репутации. все-таки ты лучшая ученица нашего класса, да еще и староста, и на тебя рассчитывают учителя. раньше мы ездили вместе по соревнованиям, помогали друг другу решать сложные примеры, сидели на соседних местах в автобусе и, когда уставали, слушали музыку в одних наушниках, а теперь я вечно витаю в облаках, избегаю тебя, пропускаю занятия и придумываю глупые отмазки, чтобы пропускать сборы нашего общего математического кружка.

в будущем мы: ты ставишь какой-то жутко сладкий фраппучино на стол, мол, для такой грустняшки только такие вкусняшки, хёнсок переглядывается со своим отражением в стекле, мол, мне стыдно, что тебе приходится здесь находиться, а я пробую подцепить взбитые сливки ложкой, не переживать за фигуру и не выдать себя, когда: «спасибо за помощь, онни». ты пробуешь узнать в чем кроется суть проблемы, о которой ни я, ни хёнсок не говорим, но оба точно о ней знаем, я занимаю все внимание напитком в стакане, хёнсок телефоном, а ты своими догадками. ты, наверное, уже догадалась, просто боишься (я кстати тоже), того, что я скажу: «онни, ты же это тоже почувствовала?» на вечеринке две недели назад, когда мы отмечали конец года. если я это скажу, мир перевернется с ног на голову. я вздыхаю с ложкой в руках, хёнсок читает что-то неприятное в телефоне и ругается, а ты поправляешь рукава пиджака, цепочку на шее и белую салфетку под чашкой зеленого чая, который еще две недели назад никогда бы для себя не заказала. очевидные вещи настолько не очевидны, когда забиваешь голову и привыкаешь все усложнять. нас здесь таких трое, и принцип “не загоняться” хёнсока перестает работать даже для хёнсока. вот такая она сложная взрослая жизнь.

если глядеть на два года вперед, то юна и черён (+ хёнсок) поступили в один университет, специальности разные, проблемы — нет. хёнсок по спортивной стипендии, хотя спорт приелся ему уже давно. черён староста в своей группе, юна все же не берёт год на подумать, как хотела, а теперь сомневается в выборе профессии. они с черён соулмейты, планируется долгий слоуберн, потому что так интереснее. приходи, идей еще много, можем все обсудить. связь через лс с:

[indent] серьезный.
такой хмурый, спокойный, собранный, он сразу выделился из всех, и маленький Юнхо, беспокойно оглядывающийся по сторонам со своей небольшой вещевой сумкой в руках, как-то неосознанно за него зацепился. отпечатанный образ несуществующего старшего, к которому можно обратиться с любым вопросом и за поддержкой в трудной ситуации, был блёклый и прозрачный, словно тоненькая рисовая лепешка; постепенно пустота заменялась тонкими и осторожными линиями и чертами его лица, его жестами, его повадками и его тихим, чуть грубоватым голосом. он терпеливо и методично всегда объяснял непонятные для Юю вещи, даже такие глупые (как казалось самому мальчику), как вежливость, покупка новой футболки в соседнем магазине и пугающие поначалу нюансы, связанные с взрослением. можно, наверное, сказать, Минги взял его к себе под крыло, но при этом не пытался заменить какого-то родственника (что довольно часто пытались здесь провернуть ― особенно совсем старшие парни, отчего-то решившие, что малышам нужны заботливые братья); за это Юнхо был благодарен (как и до сих пор, в принципе).

[indent] беспокойный.
внешне ― бесстрастный, Минги очень много посвящал времени себе и своим раздумьям; не в плохом смысле, наверное, и это не было эгоизмом или нарциссизмом. он, скорее, гораздо более замкнутый, чем остальные; гораздо более погруженный в себя, он часто, как Юнхо помнит, сидел на верхних верандах детского дома, смотрел на пустующий к вечеру и темнеющий город, слушал тихую музыку и рисовал или писал что-то в блокноте. Юю сидел рядом ― неблизко, а, скорее, по-соседству; особенно в моменты, когда организму требовалась простая и успокаивающая тишина. с ним было комфортно в его маленьком, чуть подернутом дымкой тревожности мирке, когда он, судорожно переворачивая страницы, что-то яростно записывал, зачеркивал, записывал снова, пока силы не покидали его и он не откидывал блокнот в сторону, на выдохе откидывая голову назад и закрывая глаза.

[indent] искренний.
он открылся ему, и Юнхо долго не понимал, почему, вспоминая и прокручивая их тот полуночный разговор в голове много-много раз спустя месяцы и годы. Минги хотел мести ― он был ей, кажется, одержим, и парень так сильно хотел бы ошибаться в этой своей уверенности. для Юю не существовало родителей ― всю его сознательную жизнь, он не знал слов “мать”, “отец”, “семья”, он вычеркнул их из своей головы еще будучи несмышленным трехлеткой после первой пьяной пощечины; но Минги было больнее. да, ― потому что его сломало резко и оглушительно. когда отец наносил его матери кухонным ножом удар за ударом; когда голос сорванный хрипел от криков о помощи; когда в ушах его стоял тот смех не человека ― животного, маньяка, сумасшедшей мрази, решившей, что он и есть вершитель судеб и мира. искренность Минги по отношению к Юнхо была в слезах на щеках старшего ― спустя столько лет собственных удушающих эмоций в самом себе.

[indent] пугающий.
в своем желании найти отца и посмотреть на него; в построенных и сломанных собственноручно же сотнях планов, маршрутах; в одержимости не забывать пережитого кошмара; в повышенном голосе и в удивленном “как же ты не понимаешь, Юнхо?” Минги пугал. они ссорились (хотя Юнхо не мог вспомнить ни раза, когда бы он так с кем-то разговаривал), до шепота, до хрипоты, до сбитых старшим парнем костяшек, обнаруженных на следующий день; но просьбы о том, чтобы успокоиться, чтобы жить дальше, чтобы отпустить тревогу и просто забыть его Минги игнорировал каждый раз. каждый раз всё заканчивалось фразой “глупыш, ты подрастешь еще чуть-чуть и обязательно поймешь”, вот только Юю рос и рос, взрослел, учился, но понимать никак не получалось.

[indent] непонятный.
Юнхо не видел его уже долгих пять лет ― с тех пор, как он приезжал в последний раз на шестнадцатилетие Юю; у них всё ещё оставались контакты друг друга, но всё чаще и чаще в диалогах зияла сначала неприятная, а вскоре постепенно становящаяся привычной пустота. диалог уползал ниже и ниже. парень думал, что они, возможно, просто друг друга переросли; что Минги нашёл свою цель или вырос из неё; что он спокойно живет где-то в Корее или за её пределами, остепенившийся и успокоившийся. Юнхо начинает забывать, периодически воскрешая в память то тепло и ту поддержку, которые получал от хёна. Юнхо вспоминает резко, получая сообщение спустя месяцы тишины: ― привет, глупыш. видел тебя сегодня в Сеуле. может, увидимся?

~

очень сложные отношения, покровительство издалека и большая часть жизни в детском доме ― предлагаю поиграть в стекло со слезами и завершить, может быть, чем-то хорошим (а может и нет). что у Минги сейчас за работа (есть ли она вообще); кто он; чем он занимается; как он жил всё это время ― Юнхо не имеет ни малейшего понятия. есть только пара мыслей о том, что он мог бы делать и с чем мог бы быть связан, но это уже расскажу лично. приходи, Минги. одного тебя тут точно не оставят ― многие ждут и многие бы хотели вплести тебя в свой сюжет.